Библиотека

МЕНЮ

• Введение
• Экономика усадеб
• Владельцы имений
• Служащие контор
• Рабочие имений
• Садово-парковые зоны
• Мемориальные зоны
• Архитектура усадеб

БАЗОВАЯ СИСТЕМА ЦЕННОСТЕЙ И МЕНТАЛИТЕТ ВЛАДЕЛЬЦЕВ СЕЛЬСКИХ УСАДЕБ ТАМБОВСКОЙ ГУБЕРНИИ

Важнейшей чертой жизненно уклада российских имений в дореформенное время традиционно являлся историзм усадебного быта, главной характеристикой которого являлась преемственность культурных традиций, семейного уклада, постоянная память о прошлом. Повседневность дворянской усадьбы складывалась десятилетиями. Дворянство неспешно вырабатывало жизненный быт, стиль жизни. Жизнь представителей высшего сословия при всей ее размеренности подчинилась строгой регламентации. «Несмотря на крепостное право и вполне помещичью обстановку со всеми угодьями и привольями, у нас не допускалось деревенской распущенности и воспитывали нас строго, серьезно и разумно. В доме царила общая дисциплина, не дозволявшая нарушения раз заведенных порядков и требовавшая безусловного повиновения воле старших, без всяких мудрствований».

Базовая часть воспитания дворянство получало в домашних условиях. Домашнее воспитание предполагало наполнение дворянских детей честью, благородством. Детей приучали «к правильным, систематически распределенным занятиям, не лишая, однако, необходимой детям свободы, но всегда на глазах у старших. Вставали в 7 часов утра, пили чай, потом занимались; ровно в час пополудни обедали, опять занимались до четырех; ровно в 6 чай пили и ровно в 10 ужинали. С последним ударом 11 отец подавал сигнал к отходу ко сну: мы подходили к руке отца и матери, которые благословляли нас на сон грядущий» [43].

Конечно, среди дисциплин, преподносимых юным отпрыскам домашними учителями, были и уроки музыки, пения, танцев. Нередко в дом приглашали и художников. Дети занимались лепкой, рисованием, вырезали по дереву. А в знании русских народных орнаментов не уступали и крестьянским детям. Причем родители и не ставили целью сделать из своих детей музыкантов или художников. Важнее было другое — привить ребенку хороший вкус, чувство формы, основы музыкальной грамоты [44].

Не менее строгие нормы воспитания практиковались и в гимназиях, куда отдавали дворянках детей для обучения. Распорядок учебного дня был общим для всех гимназистов. По воспоминаниям учеников, поднимали их рано утром по звонку. Необходимо было быстро умыться, одеться, почистить обувь и мундир, до блеска натереть медные пуговицы и построиться. Надзиратель осматривал строй и в 6 часов вел учеников на молитву, а потом все отправлялись в классы и повторяли уроки. В 8 часов 30 минут подкреплялись чёрным хлебом, который в корзине приносили прямо в класс. С 9 часов начинались занятия с преподавателями. В 20 часов ученики получали по кружке молока с хлебом и расходились по спальням. Шалунов и нерадивых гимназистов сурово наказывали, для чего возами закупали розги и секли провинившихся (разночинцев, конечно) по средам и субботам [45].

Патриархальность внутреннего уклада – важная черта социальной идентификации владельцев, позволяющая им чувствовать свою исключительность и приверженность к определенной группе. Стиль поведения, жизненные привычки усваивались сословием в родном поместье и определяли деятельность дворянина в последующем. Конечно, конкретные модели жизненного образа зависли от реальных жизненных обстоятельств, однако, уникальные черты социального и экономичного положения дворянства превратили высшее сословие в замкнутую социальную группу, с базовым набором социальных ценностей. Стиль жизни предыдущих поколений передавался из поколения в поколение, воспринимался как идеал. Образ предков идеализировался семейным воспитанием, являлся нравственным ориентиром для многих представителей сословия.

Изначальной социальной ролью дворянства являлась военная служба. Посредством служебных обязанностей выстраивалась модель отношения власти и высшего сословия. В представлении дворянина слежение царю оправдывало высокое положение в социальной структуре государства, выстраивались отношения. Нельзя не отметить, что к военным обязанностям относились с особой почтительностью. Идея бескорыстной преданности определялась, в том числе, этикой поведения дворянина. Осуждение дворянами купечества, как людей стремящихся к материальной выгоде, а потому безнравственных, исходило из понимания бескорыстного служения как неоспоримого долга, важной обязанности высшего сословия. «Уплата долга, долг, исполнение долга вообще приносили отраду глубокого нравственного удовлетворения и какого-то торжества, не только личного, но и семейного», – вспоминал князь Г. Е. Львов [46].

На модернизационные процессы в жизни помещичьей усадьбы после 1861 года и нивелирование старых привычек дворяне взирали с нескрываемым раздражением. С кризисом помещичьего хозяйства, на смену высшему сословию стали появляться представители капитала, к которым, с освобождением крестьян, переходили постепенно дворянские земли. Амбиции этих людей дворянство воспринимало как вызов. По мысли служивых новые страты не имели «никакой связи с прошлым, чуждые традициям высшего сословия», потому не могли «заменить поместное потомственное дворянство в его культурном первенствующем значении». Особую опасность вызывал, даже не факт перехода к ним земли, а отсутствие у новых владельцев «высоких идеалов», «прикованность ко всем материальным интересам жизни» [47].

Очень ревностно высшее сословие защищало свои устои. Князь Трубецкой отмечал своих воспоминаниях: «Наше старое, но незнатное и неблагородное дворянство, много сделавшее для России за последние десятилетия, только немногим меньше оклеветанное и оплеванное, чем наше аристократия, к сожалению, быстро оскудевало и потеряло бывшее значение в государстве. При этом одни представители сословия скатывались в пропасть «бескультурья», а другие – «обинтеллигенчивались», теряя характерные и полезные для государства черты «служивых людей» [48].

Дворянские публицисты видели в разрушении экономического благосостояния благородных угрозу национального масштаба. Полного обезземеливания дворянства – опоры трона нельзя было допустить. Средством поддержки экономического статуса имений апологеты дворян видели в земельных дотациях и денежных субсидиях помещикам.

К концу XIX века усадьба с патриархальным бытом, где придерживались определенных традиций, встречались все реже и реже. «Более ничто не напоминало … барского широкого и покойного быта в глуши деревни – констатировал Гончаров, старые господа умерли, фамильные портреты остались дома и, чай, валяются где-нибудь на чердаке; предания о старинном быте и важности фамилии всё глохнут или живут только в памяти немногих, оставшихся в деревне же стариков».

Дворянам приводилась признать, что с наступлением новой эпохи их жизнь уже никогда не будет прежней. Перестройки подверглись все сферы жизни высшего сословия, изменялась и их социальная психология. Историографическая оценка происходящих с дворянами изменений исходит из анализа того положения, которое оно занимало в пореформенное время. Согласно распространенной точке зрения служивые были не в состоянии адаптироваться в новых экономических и социальных условиях, поэтому постепенно сходили с исторической арены. «Мы вымирающее племя, между нами нет ни одного здорового человека, тот идиот, тот неврастеник, тот алкоголик, тот самодур. И все это от отсутствия здорового физического труда; мы все жиреем как свиньи, рыхлеем, и в нас мало здоровой крови», – рефлектировали наиболее совестливые представители благородной страты [49] .

Согласно противоположной позиции – сословие смогло дать достойный ответ на вызовы эпохи, и постепенно адаптировалось к новым условиям. По мнению Майера, «старые элиты проявили необычайную способность усваивать и использовать новые идеи и способы действия так, чтобы при этом не нанести серьезного ущерба своему традиционному статусу, нравам и мировоззрению». «Дворяне, служившие в гражданской и военной сферах», равно как и «земельные магнаты», успешно приспособились к изменившимся временам: первые за счет того, что не имевшие дворянских корней новые кадры чиновников успешно воспитывались в духе «благородных традиций», а вторые – прекрасно освоили «принципы капитализма и политику закулисных влияний». Постепенно землевладельцы превратились в сельскохозяйственных предпринимателей и овладели искусством «использовать лоббирование и связи в политических и административных сферах для защиты собственных интересов. Дворяне с успехом осваивали классовое самосознание и действовали соответственно».

Схожих позиций придерживался Беккер. По его мнению, дворянство находилось не столько в процессе упадка или обнищания, сколько переживало радикальную трансформацию, и в основном не вынужденную, а добровольную. Смыслом этого процесса преобразований было выделение тех, кто (в силу личных склонностей, рациональной оценки сравнительного экономического потенциала своих имений, невезения или какого-либо сочетания этих факторов) предпочел распрощаться с землей и попытать удачи на ином поприще. Оставшееся на земле меньшинство продолжало сокращаться по численности и по площади принадлежавших ему земель, но зато это меньшинство превращалось в группу преданных своему делу, ориентированных на рынок и на прибыль аграриев [50].

Безусловной признаком трансформации дворянского сословия были естественные попытки наладить свое хозяйство. На этом пути дворян ждало немало испытаний. Отсутствие опыта в хозяйственных делах, незначительная рентабельность сельского хозяйства, нехватка сбродного капитала сдерживали прогресс хозяйства помещиков. Кроме того, существовала и чисто психологическая проблема, связанная с мотивацией конкретного человека к нововведениям. Часть помещиков «всё знала, всё понимала – но силы и воли на осуществление задуманного не было [51].

Распространенным типом экономического положения высшего сословия уже до реформы 1861 года являлся переезд дворянина в город с последующим ведением праздной жизни на средства, приносимые имением. Вспомним прекрасный образ Обломова: «Если приказчик приносил ему две тысячи, спрятав третью в карман, и со слезами ссылался на град, засуху, неурожай, старик Обломов крестился и тоже со слезами приговаривал: "Воля божья; с богом спорить не станешь! Надо благодарить господа и за то, что есть"».

Среди разных групп дворян имелась те, которые с непониманием и даже раздражением относилось к проблеме налаживания сельского хозяйства у себя в имении. Рассматривая различные формы интенсификации помещичьих владений, они отвергали любые возможности реабилитации убыточного хозяйства. Возможность вести экономию на заемные средства вызывала у них серьезные опасения: «Другие займут да потом и мечутся, работают, не спят, точно демона впустят в себя. Да, долг – это демон, бес, которого ничем не изгонишь, кроме денег!».

Мучительные поиски выхода приводили их к разрыву с усадебным хозяйством и помещичьим бытом. Художественная литература конца XIX века чрезвычайно живо отразила этот процесс. Трагедия Любови Андреевны Раневской, вынужденной продать свой сад, – символ дворянского быта, купцу Лопахину – закономерный итог бесхозяйственности дворян, вынужденных распродать имения отцов и переезжать в города.

В конце XIX - начале ХХ века процессу адаптации дворянства стало угрожать все более явная внутрисословная отчужденность разных страт высшего сословия. Его более богатые представители с нескрываемым опасением смотрели на разорение мелкопоместной усадьбы, в конце XIX века принявшей угрожающие масштабы. С одной стороны, ряд дворянских собраний были инициаторами открытия в губернских городах особых дворянских приютов, дающих обедневшим дворянам возможность получить достойное воспитание и образование. С другой – компаративные связи разных групп высшего сословия нарушались разным уровнем образования, различием в мировоззренческих принципах и ценностях. Мелкопоместных дворян фактические не допускали к различным формам внутридворянских дискуссий, где звучали голоса высших слоев благородных.

На межсословном уровне в системе социальных отношений дворянство старалось выгладить монолитом, не допуская и мысли о своей слабости. Однако в личных отношениях, высшие страты с презрением относились к своим более бедным собратьям.

Помимо экономического, потеря дворянином своего имения имела серьезный психологический оттенок. Дворянская собственность переходила в руки тех, кого кто в социальном плане состоял ниже них по происхождению и социальному положению. «Я купил имение, где дед и отец были рабами, – восклицал Лопахин, – где их не пускали даже в кухню» [52].

Переход в руки купцов дворянских земель не могло не возмущать дворянских апологетов. «На купца смотрели, – пишет Сергей Атава, – не то чтоб с презрением, а так, как-то чудно. Где, дескать, тебе до нас. Такой же ты мужик, как и все, только вот синий сюртук носишь, да и пообтесался немного между господами, а посадить обедать с собою вместе все-таки нельзя – в салфетку сморкаешься».

Однако быстро меняющиеся экономические условия заставляли считаться с купцами. «Всем нам в то время до зарезу нужны были деньги. А деньги были у купца. Надо, стало быть, за ними обратиться к нему. Мы обнищали, и он давал. Сначала, сгоряча, эту податливость его и ту охоту, с которой отдавал нам деньги, мы принимали было за дань его уважения и благодарности нам, так как он от нас же научился, но эти политические взгляды на «кулака» продержались недолго».

Капиталистическая модернизация пореформенного сельского хозяйства стала для представителей купечества лучшим временем. Купец, безусловно, чувствовал «свою хозяйственную власть и силу» [53]. Экономические интересы предпринимательского сословия стали тесно связаны с сельским хозяйством, куда торговое сословие с успехом инвестируют свои деньги. Благодаря глубокому уважению к работе, способности к компромиссам купцы смогли добиться небывалых успехов, концентрируя в своих руках экономическую силу и влияние.

Со временем, хотя и полупрезрительное отношение сохранилось, оценки купечества серьезно поменялись. Во всяком случае, дворянам приходилось считаться с их экономическим и социальным статусом.

В оценках купечества не было и следа былой приниженности: «Купец, говорящий во имя интересов внутреннего рынка, уже не тот аршинник, который двумя головами сахару в пользу городничего отстаивал свое право обмеривать и обвешивать. Нет. За этим купцом иногда целый мир разнородных потребностей и вопиющих нужд народных и государственных, во имя которых он стал говорить, не стесняясь, ибо чувствует свою силу в этом уполномочии и в этой солидарности своих интересов с интересом народным...».

Но на этом дело не остановилось, и уже пишет газета «Новое время», всегда хорошо умевшая определить настроения верхов и дворянства: «Купец идет. На купца спрос теперь. Купец в моде. От него ждут «настоящего слова. И он везде не заставляет себя ждать. Он произносит речи, проектирует мероприятия, издает книги, фабрикует высшие сорта политики, устраивает митинги и проч.».

Экономические успехи повышали внутреннюю самооценку предпринимательского сословия. Покупая дворянские земли и становясь полноправными владельцами усадебных хозяйств, купцы наглядно доказывали, что не «финансовый капитал теперь определяет социальный статус, не аристократическое происхождение». «Дворянство завидовало купечеству, купечество щеголяло своим стремлением к цивилизации и куль­ туре, купеческие жены получали свои туалеты из Парижа, ездили на «зимнюю весну» на Французскую Ривьеру.

Очевидцы писали следующее: «Общее впечатление у нас сложилось такое, что грани между аристократией, интеллигенцией и богатыми, но неродовитыми людьми в описываемый период уже не было. Некоторые аристократы… роднились с семьями богатых просвещенных купцов, банкиров, крупных инженеров, ученых из разночинцев или из духовного звания…». Таким образом, «в ходе развития исторического процесса по сути синтетическое купечество, сочетавшее в себе крестьянско-мещанские культурные элементы, и жаждавшее, если уж не «утереть нос» горделивому дворянству, то хотя бы приблизиться к нему, добилось своей цели».

Традиционный взгляд на купечество как варваров в дворянских усадьбах был не безоснователен. Долгое время после реформы сельскохозяйственный труд в помещичьих владениях не гарантировал высокой прибыли, требовал рачительности и постоянного внимания, что противоречило экономическим интересам купцов, предпочитавших вкладывать средства в более доступные и рентабельные сферы, – торговлю и фабрично-заводское предпринимательство.

Помещичьи имения часто покупались для получения быстрого дохода от продажи леса, развития промышленности или сельского хозяйства на основе полной сдачи владельческой земли окрестному крестьянству. Труд на земле не интересовал торговое сословие.

Перемены в социокультурном облике купца в пореформенное время рождали противоположные явления. Определенное влияние на судьбу приобретенных комплексов оказывал уровень образования и культуры купца. Во внутреннем мире дворянской сельской усадьбы был воплощен эстетический и духовный идеал торговца, подчеркнута гармоническая связь с поэтикой русской природы. Дворянские памфлеты о безкультурии и надменности торгового сословия, его жадности и меркантильности, безусловно, имели под собой реальные примеры из жизни, однако именно купечеству в пореформенное время мы обязаны сохранением некоторых имений, чуть не погибших от бесхозяйственности их прежних владельцев-дворян.

Приобретая помещичьи усадьбы, купцы стремились сохранить внешний облик имений, наиболее примечательные черты дворянской усадебной культуры. Включая себя в новую социальную страту, торговцы, не стремилось изжить черты своей культуры. Патриархальность купечества во многом обеспечивала наполнение постепенной перемены в усадебном быте, привнесение в усадебный быт новых, связанных с торговлей, черт и порядков.

Жизнь в селах становилось нормой не только в отношении «опомещившихся» купцов. В пореформенное время чрезвычайное распространение получила практика проведения летних месяцев в собственных или арендованных имениях [54]. В этом можно заметить характерное для пореформенного развития сословия желание придать, облагородить образ жизни по образцу дворянскому.

Уровень образования предпринимательского сословия в пореформенное время кардинально повысился. Разительные перемены произошли благодаря отношению к самому процессу получения знаний. Если в дореформенное время явилось полное приобщение к образованию, как вещи, не способствующей торговому делу, то возросшей авторитет купечества и новые социальные и экономические реалии требовали поддержание определенного образовательного уровня [55]. В условиях возросшей социальной значимости торгового сословия купцам приходилось решать неординарные для себя задачи – в том числе уделять больше внимания уровню и характеру образования своих детей. Некоторые представители купечества привлекали к образованию специальных гувернанток, приглашенных из-за границы. Занимались по программе в гимназии и сами родители [56].

Некоторые купцы шли дальше, повышая образовательный уровень, не только свой, но и окружающих. Так, например, небольшую школу в районе села Агишево Тамбовской губернии открыл купец Д. И. Стахеев [57]. Другим ярким примером благотворительности в губернии стало открытие ремесленной школы в городе Тамбове.

Одним из самых распространенных способов включения купечества в общественную жизнь являлась щедрая благотворительность и меценатство. Являясь неотъемлемой чертой в психологии сословия, филантропия имела всеобщее значение в среде крупных торговцев России. В некотором смысле для тогдашних предпринимателей, которые в отличие от дворянства ко второй половине XIX в., были, как никогда, экономически сильными, благотворительные пожертвования помимо всего прочего, выступали важным фактором повышения социальной значимости купечества. В научной литературе используется термин квазиблаготворительность, под которой понимают создание видимости благодеяния, истинная цель которого – реклама своей продукции или создание имиджа. Рассмотрение аспектов благотворительной деятельности многих тамбовских купцов рождает двойственное ощущение. С одной стороны, в их меценатской деятельности можно увидеть бескорыстную заботу об окружающих, желание служить обществу и государству; с другой стороны, именно эта благотворительность в итоге и принесла им право на вступление в личное дворянство. «Благотворительность для богатого купечества часто являлась одним из путей повышения социального статуса, приобретения наград, потомственного почетного гражданства и т.п.» [58].

Однако, несмотря на некий прогнатический подтекст заслуги купцов в деле помощи нуждающимся действительно велики. Уникальные примеры дает микроуровневое исследование семьи крупного тамбовского купца М. В. Асеева. По свидетельствам современников, Асеевы имели самое непосредственное отношение к реставрации некоторых памятников истории города Тамбова. М. В. Асеев с февраля 1892 г. был избран почетным блюстителем тамбовской семинарии по хозяйственной части. За четыре года на нужды этого учреждения он пожертвовал более 2500 рублей. Тамбовский епископ Александр сообщал губернатору, что намерен представить «почетного блюстителя по хозяйственной части духовной семинарии титулярного советника М. В. Асеева, жительствующего в селе Рассказове», к награждению орденом Станислава III степени. На средства М. В. Асеева был перестроен семинарский храм: устроены кафельные пени, стены отделаны под мрамор, позолочен иконостас и подновлен купол. Алтарь и престол были отделаны тонким арженским красным сукном, пол в церкви застелен плотным серым. За эти работы М. В. Асееву и был пожалован 6 декабря 1897 г. орден Станислава III степени на Станиславной ленте для ношения на шее. Подношение награды было важным событием в жизни Асеева, так как она давала представителям российского купечества право на личное дворянство.

Комплексное рассмотрение среды функционирования бизнеса М. В. Асеева позволяет выделить важную черту его облика. Во всех аспектах деловой деятельности Асеев оставался живым человеком со свойственными только ему духовными наклонностями, нравственными принципами и художественными вкусами. Важными элементами социокультурного пространства асеевского фабрично-заводского предпринимательства являлись объекты усадебной культуры, которые также были порождены личностью заводовладельца, стремящегося материализовать свой внутренний мир, обустроить его по своему усмотрению. В начале ХХ в. М. В. Асеев приступил к строительству в губернском центре нового дома для семьи. Дом-дворец был построен известным московским архитектором Л. Н. Кекушевым со смешением архитектурных стилей. Облик усадьбы определялся вкусами и материальными возможностями владельца. Своим изяществом и смелостью линий дом контрастно выделялся в застройке Тамбова начала ХХ в., являясь не просто архитектурным памятником своего времени, но и отражением противоречивой судьбы его владельца. Взяв в руки семейный бизнес, начало которому было положено еще в дореформенной России, М. В. Асеев одновременно был и хранителям старого, и проводником нового. Продолжая традиции отечественного предпринимательства, он вынужден был вносить в структуру своих занятий новые элементы, трансформировать производство. Благодаря проведенным мероприятиям торгово-промышленное хозяйство М. В. Асеева непрерывно развивалось, росли технико-технологические возможности заводов и фабрик, увеличивалась доля производимой продукции. Результаты промышленно-предпринимательской деятельности династии Асеевых дали возможность её представителям стать известными не только в Тамбовской губернии, но и в России в целом, занять достойное место в среде российской предпринимательской элиты конца XIX−начала ХХ в.

Процесс формирования новых форм экономического и социального развития российских имений в пореформенное время вызвал изменения сложившегося отношений владельца поместий с крестьянской общиной. Реформы явились для крестьян и помещиков водоразделом, как между собой, так и в отношении своих социальных групп. Под воздействием новых условий шел принципиальный пересмотр основных категорий взаимосуществования сельских сословий, поиск своего места в изменившемся правовом и хозяйственном пространстве. Втягивание крестьян и помещиков в общественно-политическую жизнь и экономическую жизнь «эпохи перемен» породил ряд противоречий, которые были не совместимы с нормальной жизнью. 1917 как год подведения итогов, показал огромную пропасть между «благородными» людьми и простыми землепашцами [59].

Становление и развитие взаимного восприятия крестьян и помещиков в процессе повседневной жизнедеятельности было постепенным. Если до 1861 года землевладельцы проводили к живущим на их землях крестьянам и такую податную политику, при которой сельское трудовое население не разорялось и не лишало тем самым средств к существованию самого хозяина земельной дачи [60], то в пореформенное время приоритеты хозяйственного развития помещичьих хозяйств ставил на первый план экономическую эксплуатацию крестьянина как наемного работника, или арендатора земли.

Стратификация помещиков, безусловно, направляла интенсивность социальных контактов помещика и вчерашнего крепостного, ставя их взаимоотношения в прямопропорциональную зависимость от материального и социального положения владельца.

Интенсивнее других групп помещиков контакты с крестьянами приходилось налаживать мелкопоместным владельцам. Становление хозяйственного быта в такой усадьбе после Отмены крепостного права обуславливало личное участие дворянина в сельскохозяйственных занятиях, включая самостоятельный труд или совместный труд на земле со своими немногочисленными работниками. В этом качестве труд и жизнь владельца и крестьянина максимально сближались.

Во многом, пореформенные условия способствовали общности повседневных практик мелкопоместного помещика и крестьянина в бытовом, в социальном и ментальном плане. Помещик лично знал общинников своей округи, многим, из которых он посещал жилища, помогал по хозяйству. Общность повседневных практик труда и отдыха, бытовые условия жизни, личное каждодневное общение двух категорий способствовали выработке схожих интересов.

Практики взаимоотношений крестьян и средне и крупнопоместных групп дворян были не столь интенсивными, однако имели свою динамику и характер развития. Конечно, реформа отмены крепостного права была неоднозначно воспринята владельцами помещичьей собственности. Многие дворяне с неприязнью относились к необходимости передачи земли своим бывшим крепостным. Однако часть помещиков считала себя частью народа, старались выступать в роли советчика и помощника сельскому труженику.

Значительным фактором, сближающим крестьянство и владельцев, преимущественно дворянства явилось чуткое отношение хозяев к миру народных традиций. В условиях поголовной безграмотности крестьянина именно высшее сословие организовывало письменную фиксацию огромного пласта устной народной культуры.

Вместе с тем бывали и исключения, связанные с неким отрицанием ценности культурных традиций русских земледельцев. Тесные практики повседневного общения русского поэта и по совместительству помещика Орловской губернии А. Фета, пытавшегося в начале 60 годов XIX века построить в рентабельное хозяйство, не только не привели к духовному единению с крестьянским миром, но окончательно рассорили его с общиной. Поэта пронизывала гамма противоречивых чувств в отношении крестьянской культуры, по его мнению, примитивной и неприятной. «Грустный вой песня русская. Именно вой. Это даже не известная последовательность нот, а скорее какой-то произвольно акцентированный ритм одного и того же неопределенного носового звука. …Много переслушал я русских песен, но никогда не слыхал ничего сколько-нибудь похожего на музыку» [61].

Большинство же помещиков вплоть до начала ХХ в. вполне сочувственно относилась к крестьянству. Благотворительность в отношении общинников была традиционным средством патерналистской заботы владельцев о своих крепостных. Помощь крестьянам со стороны владельцев и в дореформенное, и в пореформенное время была обширна, что незаслуженно забывают критики частного землевладения и хозяйства [62]. Это были, конечно, не крохи с барского стола. Помещики организовывали на свои деньги школы, жертвовали на возведения церквей и больниц. Широкая помощь со стороны правительства и частной благотворительности спасали население пораженных неурожаем губерний от ужасов голода.

В какой-то степени, общинники были благодарны за помощь помещикам, однако, это благодарность не всегда позитивно сказывалась на их взаимоотношениях. Живя одной местности и имея постоянные контакты, мировоззрение дворянства было далеко от мировосприятия крестьянина. Мужик мог терпеливо выслушивать совет барина, соглашаться с ним, но вряд ли до конца он понимал помещика. Современники отмечали различные жизненные цели, принципы, нормы морали крестьянского населения и помещиков. В некоторых случая рефлексия результатов благотворительных устремлений отдельных владельцев приводила их к разочарованию в крестьянстве. «Да, помещичья помощь крестьянину – это палка об одном конце, если можно так выразиться»,– писал в начале ХХ века С. Волконский. «Побуждение одно, а результат другое. С одной стороны, желание добра, а там – ничего, пустота. ... Бездонность всякой помощи крестьянину тем определяется, что его интересует только — получить, он не понимает, что значит вложить. Когда понятие дохода заменяется понятием наживы, то один лишь шаг к тому, чтобы понятие наживы в свою очередь заменилось понятием мошенничества» [63].

Важные изменения происходили и в отношении оценки труда крестьянина. Этому способствовало личное участие помещика в управлении своим хозяйством. Землевладельцы жаловались на нерадивость наемных работников, низкую культуру труда и т. д. Факты откровенного саботирования работ в ряде имений Тамбовской губернии показывают справедливость этих оценок.

Российское дворянство вполне осознавала ту разящую пропасть, которая отделяла абсолютное большинство крестьянства от благородного сословия [64]. Современников поражал крайне низкий уровень развития крестьянства. «Темнота, угнетенность нуждой и бесправием, зависть к соседям-помещикам, неудовлетворенность, склонность к пьянству и почти полное отсутствие правосознания и государственных инстинктов – вот отличительные черты великорусского мужика средней России», – по мнению современников [65].

Крестьянское население всегда благожелательно относилось к помощи владельцев, однако желание земельного передела было для хозяев маленьких общинных участков сильнее. В социальной психологии крестьянства земля являлась ничьей. Сильнее всего крестьянство ждало всеобщего передела по справедливой мере [66]. «Косность, невежество мужиков резала нам глаза. Вечный плач об «умалении» земли был лишь от части основателен», – делилась помещица Тенишева М. К. «Никогда не владея землею как собственностью, крестьяне естественно усвоили себе такой взгляд, что земля никому принадлежать не может, особенно же тем, кто ее не обрабатывает, что она Божья, что всякий может ее обрабатывать столько, сколько в силах, что, следовательно, помещики владеют землей на правах собственности совершенно несправедливо, вопреки человеческим и божеским законам» [67].

Социальному протесту крестьянства способствовали немаловажные изменения экономического положения общинников. Повсеместным явлением крестьянских хозяйств России стал общий упадок экономического благосостояния землепашцев, особенно остро проявившийся в аграрном Центральном Черноземье, где малоземелье и существующая культура земледелия не позволяли крестьянам получать достойные урожаи. Уже к концу XIX в. аграрное перенаселение «съело» изначальный размер крестьянского надела в Тамбовской губернии, актуализировав для землепашцев необходимость срочной прирезки земли за счет частных владений помещиков.

Серьезно возросшие цены на арендные земли не позволяли крестьянам увеличивать площадь посевов на своих хозяйствах, налаживание же отходнического промысла было связано с дальними и долгими путешествиями. Земские статистики, анализирующие динамику и направление отхожих промыслов крестьян Тамбовской губернии признавали, что широкое распространение среди общинников «отхода в дальние места, преимущественно на юг и в Новороссийский край, на полевые заработки» изначально был связан с «некоторым избытком в Тамбовской губернии ра¬бочих рук, которые, при ограниченном числе в уездах крупных промышленных и фабричных заведений, могущих поддерживать спрос на них, остаются дома свободными, почти без всякой работы». Снижение интенсивности отхожих промыслов в Тамбовской губернии к началу 1990-х годов земские корреспонденты связывали с «отсутствием всякой организации в этом деле, дороговизну проезда по железным дорогам; неоднократные опыты разочарования искателей труда в напрасных его поисках на дальней стороне, при неумении ориентироваться и бороться со встречающимися затруднениями; нежелание терять время на дальнее хождение» [68].

Периодические слухи о гудящем переделе земли, инициированные правительством, подогревали мечты крестьян об увеличении своего надела. «Каждый мужик был в душе глубоко уверен, – писал князь Львов, – что рано или поздно, так или иначе помещичья земля перейдет к нему, он глядел на барскую землю как на занозу в своем теле» [69].

Дискуссии современников по поводу наделения крестьянства землей за счет владельческих десятин особенно активно протекала в последней трети XIX века. Концептуально, в отношении вопроса возможного отчуждения земель и сложились две точки зрения. Первую активно поддерживали консервативно настроенные дворяне (И. Д. Кашкаров, А. Пазухин, К. Головин) [70] , выступившие наиболее консолидированной силой, отстаивавшей приоритет дворянского землевладения, в том числе и в его латифундиальной форме. Подчеркивая позитивный вклад частной собственности в жизнь и быт крестьянства, они одними из первых выдвинули тезис о губительных последствиях ликвидации латифундий для аграрного строя России. Высоко оценивали культурно-хозяйственное значение помещичьего хозяйства и ряд либеральных авторов. По расчетам А. А. Кауфмана, И. Пичеты помещики выплачивают окружающему крестьянству в форме разных заработков сумму большую, нежели крестьянин мог сам получить от своей земли. Однако, уровень аграрных споров был настолько велик, а положение крестьянства было так ужасающим, что ряд либеральных деятелей (несмотря на доктрину о незыблемости частной собственности) считали возможным переход части помещичьих земель в руки крестьян на условиях выкупа по справедливой оценке [71].

Вторую точку зрения отстаивали левые силы. Народники А. И. Васильчиков, С. Н. Терпигорев пессимистично смотрели на судьбу частного землевладения, признавая только за крестьянским хозяйством будущее отечественной аграрной экономики. Представители народнического направления решительно выступали за ликвидацию дворянского землевладения и передачу земли крестьянству. Они обращали внимание на низкую оплату труда сельскохозяйственных работников, их незащищенность перед произволом помещиков. В пореформенное время левые силы сделали многое для раскачки народного сознания, спекулируя на проблемах крестьянства. Революционная пропаганда была направлена главным образом против помещиков. «Она утверждала, что если крестьяне получат помещичью землю, немедленно наступит крестьянский рай и благоденствие».

Практически все погромы тамбовских деревень имели место после работы пропагандистов. Они пускали слухи о «золотой» грамоте, «этой вечной побрякушке, за которой всегда тянулся у нас многомиллионный младенец». Уверяли, что «будто эту золотую грамоту прислал царь и указал в ней поделить крестьянам все «панские земли» и т. д. [72].

При этом агитаторы оперировали фальшивой статистикой. По подсчетам земских статистиков, «если бы разделить всю помещичью землю, еще не находившуюся в крестьянском пользовании, и прибавить к этому земли казенные, удельные и прочие, то увеличение крестьянского надела выразилось бы в среднем в полторы десятины на крестьянское хозяйство» [73]. В реалиях дореволюционной России такую бы прибавку быстро съел бы демографический прирост крестьянского населения.

Революция 1905 года оставила глубокий след в сознании помещиков и прежде всего дворянства. Для многих она была просто шоком. Проведенный Е. П. Бариновой контент-анализ выступлений поместного дворянства черноземного центра на земских собраниях, их писем, дневников и воспоминаний позволяет утверждать, что в конце XIX-начале ХХ вв. дворянство считало крестьян лояльными себе [74]. Высшему сословию было трудно подобрать слова для описания внезапно обнаруживавшегося народного гнева, который накрыл их усадьбы. Многие воспринимали себя «вырванными из родной почвы» [75].

Стремление к захвату земли стало общим стихийным явлением сначала в Центральной России, а оттуда, при отсутствии каких-либо противодействий, оно «перебросилось и в другие районы, где, в сущности, для этого не было местных причин». Это земельное неустройство крестьян, наряду с первобытными способами обработки земли и с общим низким культурным уровнем крестьянства, отражалось во всех сторонах государственной жизни, и «не только в самом сельском населении, но вообще в массах народа порождало и питало недоверие к “барину”» [76].

Вид горящих усадеб корректировал представления высшего сословия о крестьянстве, но вместе с тем, благодаря этому утрачивалась чувство духовной связи со своими родовыми гнёздами. «Нужна была особенная идеологическая вера в силу добра, и в победу добра, – писал Андриевский, что бы в такой атмосфере вражды и бесцеремонных угроз жить в деревенской глуши и настойчиво, … бескорыстно служить своему Отечеству и соседним крестьянам» [77]. Телеграммы в Москву губернского предводителя дворянства буквально взывали о помощи: «Губерния в опасности. В уездах Кирсановском и Борисоглебском сожжены, разграблены более 30 владельческих усадеб. … Войск мало… прошу обеспечить защиту» [78]. Та же тревога ощущалась в словах управляющего имением Петрово-Соловово (с. Карай-Салтыки Кирсановского уезда): «Балашовском у., близ Кирсановского, грабят, жгут имения. Начинается грабёж (в) Кирсановском у. Николинские, моршанские крестьяне разграбили Летунова, собираются грабить имение кн. Шаховского. Беспорядки увеличиваются» [79]. Дворянство оказалось просто не готовым к изменению ситуации в стране. Идея патернализма, мифы об отсталости русского мужика, его неспособности ослушаться «доброго барина» не шли ни в какое сопоставление с агрессивно настроенным крестьянством, самовольно захватывающим и разграбляющим дворянские имения. Сословие было подавлено, растеряно, озлоблено. Многие просто продавали свои имения и покидали родовые гнёзда. Они были хозяевами и хотели им остаться» [80].

Существующий опыт повседневного нивелирования конфликтных ситуаций с крестьянами в Революцию 1905 года не помогал. Чрезвычайно активно дворянство просило помощи от правительства. По мнению помещиков Арбеневской волости Кирсановсокого уезда над ними встала «опасность смерти» [81]. Помещики были убеждены, что подавления движения силой «явится не только единственным и притом действительным средством упокоения масс, но и могущественным воспитательным для крестьян средством, в смысле напоминания о существовании Закона и Власти» [82].

Видя растерянность полицейских чиновников перед стихией, губернатор Н. П. Муратов требует «к поджогам в помещичьих усадьбах проявлять самое строгое внимание, немедленно выезжать на место, ставить сейчас же надлежащую охрану, не ограничиваясь задержанием непосредственных виновников, выяснять самую подоплеку дела». Причем расходы на телеграммы и извещения о погромах губернатор обязуется «оплатить лично» [83].

Видя неспособность правительства обеспечить безопасность частных владений, помещики переходят к решительным мерам. Владельцы финансируют отряды для охраны имений, вооружают администрацию имений. Так князь Гагарин приобрел 75 берданок и 2 тыс. патронов для вооружения служащих своих имений [84]. Вооруженная охрана появляется и в экономии Орловых-Давыдовых. Особенно активно обеспечивали безопасность своих имений владельцы крупных имений, ущерб которых от крестьянских волнений был максимальным.

В революцию было заметно дифференцированное отношение крестьянского населения к необходимости применения силы. Случаи прямого столкновения тамбовских крестьян и помещиков являлись редкостью. Историками неоднократно отмечалось, что страдали от вооруженных нападений в большинстве случаев не сами владельцы усадеб, а их управляющие, с которыми окрестное крестьянство в большинстве случаев и контактировало [85]. Изучавшая случаи вооруженных нападений на поместные усадьбы Сенчакова Л. Т. подчеркивала относительно мирный для помещиков характер крестьянского движения, «полное отсутствие насилия над личностью земледельцев» [86]. По воспоминаниям Н. Врангеля, в годы русской революции крестьяне никоторых деревень, обыкновенно не грабили своего помещика, «они делили сферы влияния, и крестьяне одной деревни грабили соседнего помещика» [87].

Идея пацифизма крестьянства к некоторым имениям была связана с высокой ролью их владельцев в деле благоустройства культурного и социально-экономического быта крестьянского населения. В меньшей степени страдали помещики, которые были инициаторами крупных благотворительных инициатив. Помощь в строительстве больниц, школ для крестьян не была забыта землевладельцами и сказывалась на направлениях крестьянского бунта.

Больше всего доставалась хозяйствам крупных помещиков с полукрепостническими формами эксплуатации крестьянства. Раздача арендной земли по не самым удобным для крестьян ценам сдерживала возможности развития крестьянского хозяйства и активизировала желание всеобщего передела собственности. В конце ХIХ века коллективные запашки помещичьей земли стала для многих регионов Центрального Черноземья и Поволжья просто традицией. Революция 1905 года придала ей небывалый размах. Крестьяне врывались в экономии с лошадьми, травили на полях посевы [88] , угрожали служащим [89].

Несколько другое направление крестьянское движение имело в районах нахождения капиталистических хозяйств. Тесная экономическая связь землевладельцев и хозяйственного комплекса экономий способствовала росту заинтересованности крестьянства в сохранении таких поместий. Основные требования таких крестьян сводились к повышению платы за труд. Интересный эпизод произошел в Ново-Покровской экономии Орлова-Давыдова. Несмотря на погромы соседних имений, общинники села Шульгино (главного источника рабочей силы для Орлова-Давыдова), не только не пытались, разгромить хозяйство, а, напротив, защищали его. Единственное их требование стало повышение стоимости полевых работ. Попытки помещика нанять более сговорчивых сторонних рабочих, шульгинцы пресекли весьма оригинальным способом: они «явились (в) поле, избили косарей, вязальщиц»; «проломили голову одному, переломили руку – другому». Для предотвращения донесения «по дорогам поставили караул».

Случаи шантажа владельца имения исходил из экономических интересов крестьянства. Уездные исправники упоминали, что толпой руководили подстрекатели. Эти люди увлекали за собой целые деревни, приводили к срыву полевых работ. Требования крестьян часто сопровождались прямыми угрозами в адрес владельца и уже работавших у его поденщиков. Трагедией мог завершиться конфликт крестьян с. Павлодар и помещика Аносова. Требовавшие увеличения поденной платы крестьяне обещали не только разгром имения, но и наказания для работников, уже согласившихся работать за прежнюю сумму. В частности, они обещали зажечь сарай, где обыкновенно ночуют поденщики» [90].

В революцию инфраструктура помещичьих имений серьезно пострадала. Часть имений была продана владельцами, некоторые – так и остались лежать в руинах. Среди разгромленных усадеб тамбовской губернии оказались имений Петрово-Соловово, Гагариных, Ново-Томниково.

Острый конфликт между противоположными ценностями, обострение поземельных отношений заставлял пересмотреть отношение высшего сословия к крестьянам. Помещики увидели в крестьянстве реальную угрозу своему благополучию, хозяйственному положению. Владельцы усадеб были явно не готовы к такому повороту событий, страх и неуверенность в завтрашнем дне еще долго отражались в их разговорах [91].

ПРИМЕЧАНИЯ

43. Мельникова, А. Воспоминания о давно минувшем и недавно былом : Из записной книжки Александры Мельниковой. 1893-96 года. Полтава. – Москва : ар. типо-лит. Яковлевой А.П. Поплавский, 1898. – 191 с.

44. Мельникова, А. Воспоминания о давно минувшем и недавно былом : Из записной книжки Александры Мельниковой. 1893-96 года. Полтава. – Москва : ар. типо-лит. Яковлевой А.П. Поплавский, 1898. – 191 с.

45. Республика Мордовия Историко-этнографический сайт // URL:http://zubova-poliana.narod.ru/old-photo1910-995.htm. (дата обращения: 01.09.2016).

46. Баринова, Е. П. Российское дворянство в начале XX века: экономический статус и социокультурный облик. – Москва : РОССПЭН, 2008. – С. 98.

47. Семенов, Н. П. Наше дворянство. – Санкт-Петербург : 1898. – С. 14.

48. Объеденное дворянство. Съезды уполномоченных губернских дворянских обществ. – Москва : РОССПЭН, 2001. – Т. 2. – Кн. 1. – С. 189.

49. Новиков, М. П. Из пережитого. – Москва : Энциклопедия сел и деревень, 2004. – 540 с.

50. Беккер, С. Миф о русском дворянстве: Дворянство и привилеrии последнеrо периода императорской России. – Москва : Новое литературное обозрение (Historia Rossica), 2004. – С. 82.

51. Гончаров, И. А. Обломов // URL: http://az.lib.ru/g/goncharow_i_a/text_0020.shtml. (дата обращения: 01.09.2016).

52. Чехов, И. Вишневый сад// URL: http://az.lib.ru/c/chehow_a_p/text_0150.shtml. (дата обращения: 01.09.2016).

53. Берлин, П. А. Русская буржуазия в старое и новое время. – Москва : Книга, 1922. – С. 22.

54. Трансформация провинциальной повседневности в условиях модернизационного развития России во второй половине XIX - начале XX вв. / В.В. Бычковский, Е.П. Вьюнник, Е.Н. Меньшикова, И.Г. Оноприенко ; Отв.ред., предисл. В.А. Шаповалов ; Отв.ред. И.Т. Шатохин . – Белгород : Везелица, 2011. – С. 88

55. Богачев, М. И. Символика и конструирование идентичности российского купечества в XIX в. // Бизнес. Общество. Власть. – 2012. – № 13. – С. 40–54.

56. Дворянская и купеческая сельская усадьба в России ХVI-ХХ в.в. : Историч. очерки / Я.Е. Водарский, Л.В. Иванова, Э.Г. Истомина . – Москва : Едиториал УРСС, 2001. – С. 548

57. Былое. – 1996. – № 1-2. – С. 18.

58. Богачев, М. И. Символика и конструирование идентичности российского купечества в XIX в. // Бизнес. Общество. Власть. – 2012. – № 13. – С. 40–54.

59. Кузьмин , А. В. Взаимная идентификация крестьян и дворян России конца XIX-начала XX вв. // URL: http://www.dissercat.com/content/vzaimnaya-identifikatsiya-krestyan-i-dvoryan-rossii-kontsa-xix-nachala-xx-vv#ixzz4FQfoS3FW (дата обращения: 01.09.2016).

60. Быков , Д. А.Помещик и крестьянин в России XVIII - первой четверти XIX вв.: к проблеме патронирования и управления хозяйством // URL: http://cheloveknauka.com/pomeschik-i-krestyanin-v-rossii-xviii-pervoy-chetverti-xix-vv-k-probleme-patronirovaniya-i-upravleniya-hozyaystvom (дата обращения: 01.09.2016).

61. Фет, А. Жизнь Степановки, или Лирическое хозяйство// URL: http://royallib.com/book/fet_afanasiy/gizn_step anovki_ili_ liricheskoe_hozyaystvo.html (дата обращения: 01.09.2016).

62. Здесь можно упомянуть и современников и советскую историографию, традиционно негативно одевающая само значение благотворительности до Революции.

63. Волконский С. М. Воспоминания // Литература и жизнь: официальный, некоммерческий сайт. Россия, 2008. URL: http:// dugward. ru/library/sodlib. html (дата обращения: 01.09.2016).

64. Воспоминания В.М. Андреевского // ГАТО. Ф. Р-5328. Оп. 1. Д. 7.

65. Кригер-Войновский Э. Б., Спроге В. Э. Записки инженера. Воспоминания, впечатления, мысли о революции. – Москва : Русский путь, 1999. – С. 122.

66. Баринова, Е. П. Российское дворянство в начале XX века: экономический статус и социокультурный облик. – Москва : РОССПЭН, 2008.

67. Кригер-Войновский Э. Б., Спроге В. Э. Записки инженера. Воспоминания, впечатления, мысли о революции. – Москва : Русский путь, 1999. – С. 122.

68. Обзор Тамбовской губернии за 1892 год. Приложение к всеподнешему отчёту тамбовского губернатора. Тамбов : типография Губернского правления, 1893 с. 11

69. Цитируется по: Баринова, Е. П. Российское дворянство в начале XX века: экономический статус и социокультурный облик. – Москва : РОССПЭН, 2008. – С. 207.

70. Пазухин, А. Современное состояние России и сословный вопрос. – Москва : М. Катков, 1886. – 63 с. ; Кашкаров, И., Кашкаров, П. Современное назначение русского дворянства. – Москва : [б . и.], 1885. ; Головин, К. Крупное землевладение в Западной Европе и в России // Русский вестник. 1887. – № 5. – С. 120–153; Пичета, В. И. Помещичье хозяйство накануне реформы // Великая реформа. Русское общество и крестьянский вопрос в прошлом и настоящем. Москва : Издательство И.Д. Сытина, 1911. – Т. 3. – С. 105–139 ; Кауфман, А. А. Аграрный вопрос в России. – Москва : Типография товарищества И.Д. Сытина, 1918. – С. 171. Васильчиков А. Сельский быт и сельское хозяйство в России – Москва : Книга по Требованию, 2011. – 178 с. ; Атава, С. (Терпигорев, С. Н.). Оскудение. – Москва : [б.и.], 1988. – Т. 1. : Отцы. – 561 с.; Т. 2. : Матери. – 405 с.

71. Логашев, П. Несколько слов о крупном частновладельческом хозяйстве. – Санкт-Петербург.: [б. и.], 1894. – С. 62-63.

72. Минцлов, С. Р. Петербург в 1903-1910 годах. – Б.м.: Salamandra P.V.V., 2012. – С. 15.

73. Лодыженский, А. А. Воспоминания. Париж: [б. м.] 1984. – 144. – С.7-11

74. Житин Р. М. Баранова Е. В. Помещичьи имения Тамбовской губернии: социальные конфликты и пути нивелирования угроз// Социально-экономические явления и процессы. – 2014. – № 10. –С. 180.

75. Анциферов, Н. П. Из дум о былом: Воспоминания. – Москва : Феникс: Культурная инициатива, 1992. – С. 131.

76. Кригер-Войновский, Э. Б., Спроге В. Э. Записки инженера. Воспоминания, впечатления, мысли о революции. – Москва: Русский путь, 1999. – С. 122.

77. ГАТО. Ф. Р-5328. Оп. 1. Д. 6. Л. 57.

78. ГА РФ. Ф. 102. Оп. 233. Д. 34. Л. 105.

79. Телеграмма управляющего имением Петрово-Соловово в Кирсановском уезде губернатору о распространении крестьянских волнений, начавшихся в Балашовском уезде Саратовской губернии. // URL: http://otambove.ru/antiqua/?p=5965 (дата обращения: 31.07.2016).

80. Анциферов, Н. П. Из дум о былом: Воспоминания. – Москва : Феникс: Культурная инициатива, 1992. – С. 131

81. Баринова, Е. П. Российское дворянство в начале XX века: экономический статус и социокультурный облик. – Москва : РОССПЭН, 2008 – С. 220.

82. Из письма Козловского уездного предводителя дворянства А.И. Спиридонова и.д. тамбовского губернатора Н.П. Муратову о результатах деятельности полиции и об ее взаимодействии с земскими начальниками // URL: http://otambove.ru/antiqua/?p=10478 (дата обращения: 31.07.2016).

83. Приказ по полиции тамбовского губернатора Н.П. Муратова о наказании полицейских чиновников, виновных в нераспорядительности в деле расследования пожаров // URL: http://otambove.ru/antiqua/?p=10626 (дата обращения: 31.07.2016).

84. Баринова, Е. П. Российское дворянство в начале XX века: экономический статус и социокультурный облик. – Москва : РОССПЭН, 2008 – С.221.

85. Дворянская и купеческая сельская усадьба в России ХVI-ХХ в.в. : Историч. очерки / Я.Е. Водарский, Л.В. Иванова, Э.Г. Истомина . – Москва : Едиториал УРСС, 2001. – С. 499.

86. Сенчакова, Л. Т. Крестьянское движение в революцию 1905-1907 гг. – Москва : Наука, 1989. – с. 94.

87. Врангель, Н. Е. Воспоминания от крепостного права до большевиков. – Москва: Новое литературное обозрение, 2003. – С. 194

88. Постановление и.д. губернатора об аресте крестьян с. Керши за потраву овса на полях помещика Кулакова // URL: http://otambove.ru/antiqua/?p=6309 (дата обращения: 31.07.2016).

89. Постановление и. д. губернатора об аресте крестьян с. Александровки, Козловского у., за потраву лугов в имении Сабурова // URL: http://otambove.ru/antiqua/?p=6309 (дата обращения: 31.07.2016).

90. Из рапорта борисоглебского уездного исправника губернатору о требовании крестьян с. Павлодар повысить поденную плату за сельскохозяйственные работы в имении Аносова Сабурова // URL: http://otambove.ru/antiqua/?p=6296 (дата обращения: 31.07.2016).

91. Баринова, Е. П. Российское дворянство в начале XX века: экономический статус и социокультурный облик. – Москва : РОССПЭН, 2008 – С. 231.