Библиотека

МЕНЮ

• Введение
• Экономика усадеб
• Владельцы имений
• Служащие контор
• Рабочие имений
• Садово-парковые зоны
• Мемориальные зоны
• Архитектура усадеб

МЕМОРИАЛЬНЫЕ ЗОНЫ ИМЕНИЯ ТАМБОВСКОЙ ГУБЕРНИИ В ПОРЕФОРМЕННОЕ ВРЕМЯ

Мемориальная часть имений включала: церковь, церковь-усыпальницу, часовню, семейное кладбище, склеп, мавзолей, дом священника, дом псаломщика, церковноприходскую школу, ограду.

Церкви в структуре усадебного комплекса относится к отдельному пласту историко-культурного наследия российского имения, уникальным, значимым компонентом усадебного пространства. Социокультурная значимость храма в структуре поместья традиционно определяется его непосредственной связью с духовностью, нравственными и религиозными традициями жизни российского дворянства. Основная цель строительства церквей в поместьях – спасение души, повышение социальной значимости помещика и его рода [185].

Расположение храма имело особое значение. «Изящество формы усадебных построек оказались неотделимыми от картины русской природы». В окружающем пространстве церкви играли роль силуэтных и высотных ориентиров. «Выделяющиеся на местности усадебные дома вместе с храмовыми постройками обычно располагались на возвышенности возле водоемов» [186] . Как правило, это было самое живописное место из всех земель имения, откуда открывались виды на окружающий ландшафт – речные дали, поселения, дороги, пашни, луга, прилегающие лесные массивы. Такое расположение полностью согласовалось с известным еще с древней Руси правилом размещать культовые здания на наиболее «обозримом и людном» месте и не включалось их в рядовую застройку улицы или квартала [187].

При строительстве храмовой части поместья особое внимание уделяли окружающему ландшафту. В конце XIX века большое количество церквей строилось в тесной связи с остальными элементами инфраструктуры поместья, формируя композиционные группы: парк – церковь – усадебный дом, которые символизировали тесную взаимосвязь светского и церковного начал.

Создание храмного комплекса являлось наиболее ответственной и одной из наиболее трудоемких частей обустройства усадьбы. Личное участие в строительстве имения помещиков определяло их желание курировать ход и характер храмоздательства на всех этапах – от проектирования, до отделки постройки. Заказчик активно вмешивался в работу, направлял труд архитекторов и рабочих.

В отличие от других губерний России в Тамбовском регионе отсутствовала своя школа храмового зодчества. В силу природных и экономических причин в губернии наблюдался явный дефицит профессионалов по работе с камнем и деревом. Тамбовские земские корреспонденты открыто признавали, что местные специалисты были настолько слабы, что с трудом возводили бревенчатые строения в личных хозяйствах. Поэтому важным звеном в начале возведения церкви был найм способных к делу бригад.

Приглашение для выполнения проектов столичных специалистов позволяло создать оригинальные экстерьеры тамбовских храмов. Подготовленные им проекты содержали, в том числе, и архитектурные новации, внедрение которых не просто позволяло создать прекрасные строения, а вносило ряд новых направлений в развитие русского зодчества во второй половине XIX – начала ХХ века.

Отсутствие профессиональных кадров строителей обуславливали необходимость формирования собственных групп мастеровых. Благодаря тамбовским помещикам в пореформенное время в губернии начали формироваться ряд новых школ, где создавались все условия для плодотворного изучения основ ремесленного дела. Для более серьезной подготовки наиболее талантливых мастеров отправляли на стажировки в столицы.

Анализ церковной архитектуры пореформенного периода свидетельствует о значительном влиянии известных образцов храмового зодчества на проектирование церковной застройки. Мастеровые стабильно использовали в качестве образцов силуэты общепризнанных святынь и столичных храмов [188].

Как и в первой половине XIX века, в пореформенное время на территории тамбовских усадеб продолжается возведение храмов в классическом стиле. Практически уйдя из культовой архитектуры городов, классика продолжала жить в церквях российской провинции, хотя и с известной примесью элементов эклектики. Церкви строились с использованием разнообразных архитектурных приемов. Присутствовала трехчастная или развитая структура, осевой, центричной или смешанной планировочной композиции, объемная композиция пятиглавых, одноглавых четвериков, восьмериков, восьмерика на четверике, ротонды на четверике с купольными и шатровыми покрытиями.

На территории Ольшанской усадьбы рода Воейковых храм появился в 1860 году. Его возведение началось еще в 1843 году [189]. Это был совершенно не типичный для тамбовской архитектуры комплекс. Храм строили «с шестигранным, правильным объемом, состоящим из шести внутренних столбов, сомкнутых арками и шестигранником наружных стен, соединенных с внутренней частью системой цилиндрических сводов» [190]. С восточной стороны к основному объему была пристроена абсида, а с двух противоположных – симметрично шатровые башенки-колокольни.

Храмовый комплекс был увенчан двенадцатигранным массивным барабаном, грани которого чередуются окнами с полукруглыми завершениями. Световые окна барабана были собраны из рам-решеток, причем стекла были вставлены разноцветные, отчасти напоминавшие витражи средневековой Европы. Такая расстекловка позволила создать особое освещение в храме.

Боковые колокольни были украшены типовыми русскими шатрами, покрытыми луженым железом «в шашку», и увенчанные главками с вызолоченными крестами. В храме была предусмотрена уникальная система отопления. Из подвального помещения горячий воздух поднимался по воздуховодам.

Своеобразным выражением народности в храмовом зодчестве пореформенного времени становится русско-византийский стиль. Пришедший на смену классицизму он обозначал новое направление предметно-пространственной среды в Российской провинции, превознося отечественную архитектуру церковного строительства. Введение русско-византийского стиля было основано на синтезе проектного опыта конца XVIII века и заимствований элементов русской архитектурны допетровских времён. Стиль создавал в восприятии современников впечатление повсеместного присутствия древних церквей [191]. В 60-70 годы XIX века русско-византийское направление практически полностью детерминировало храмоздательство тамбовских помещиков.

Жемчужиной храмового творчества Тамбовской губернии явилась церковь в Новотомникове. Закладка храма относятся, по всей видимости, к 1884 году. После проведения необходимых экспертиз и утверждение проекта строительным комитетом МВД был утвержден проект каменной церкви с деревянным куполом. В 1890 году церковь была завершена.

В конце XIX века Тамбовской губернии начинают приживаться новые направления храмового зодчества. С конца 1870-х годов в моду входят псевдовизантийский и псевдорусский стили. Их региональные преломления крайне разнообразны и нередко смешивались между собой.

В это же время в мемориальном строительстве Тамбовщины становится популярными эклектичные постройки. Художественное оформление церквей таких помещиков несло одновременно черты модерна, псевдорусского и псевдовизантийского направлений. Наблюдалось стилистическое разнообразие, больше всего проявившееся в декоративной отделке отдельных частей церквей.

Масштабы храмного строительства тамбовских помещиков не измерялись только усадебными постройками. Практически повсеместно владельцы имения субсидировали строительство церквей для крестьянских общин. Наиболее крупные владельцы жертвовали целые состояния на возведение целых комплексов. На деньги помещика А. Н. Сатина в Гавриловке была возведена теплая церковь в честь Покрова Пресвятой Богородицы. Петрово-Соловово построил храм в селе Карай-Салтыки. Возведение этих и других храмов основывалось на простом компилировании типовых проектов из специальных альбомов чертежей, которые выпускались во второй половине XIX века. В большинстве своем готовые проекты не нужно было даже адаптировать для местных условий.

Тиражирование стандартных образцов мемориального зодчества отчасти поддерживалось церковью. В начале XIX века в Российской Империи появляются строгие правила согласования планов храмов, в том числе и для частного строительства. Эта систем предполагала проверку всех технических деталей, интерьера и экстерьера постройки, регламент ее возведения.

Особенно активны в деле храмоздательства были купцы. Их участие в богоугодных делах определялась религиозностью, создающей достаточный мотив для всякого рода благотворительности.

Мы знаем множество примеров купеческого участия в обустройстве старых и возведении новых комплексов. В Козловском уезде в 1865 г. каменная теплая церковь в селе Старое Торбеево была построена купцом Николаем Родионовым. В селе Малый Избердей «церковь деревянная холодная двухпрестольная» появилась на средства купца Миронова; в селе купеческий сын Гаврилы Киселева выстроил Боголюбский каменный холодный храм. В Моршанском уезде в селе Волково (Архангельское, Малое Шереметьево) на средства потомственного почетного гражданина В. Е. Платицына и прихожан появилась деревянная Покровская церковь. В селе Плавицы (Евграфово) Липецкого уезда купец 2-й гильдии Окороков возвел каменную теплую церковь. В Кирсановском уезде на деньги купца Куприянова появилась деревянная холодная церковь в селе Куровщина (Сергиевское), а на средства потомственного почетного гражданина Сергея Ивановича Москалева были выстроены сразу две церкви – в селе Покровская Ира и в селе Сулак.

Помимо храмоздательства церковная благотворительность купечества имела и другие направления. Так, известный тамбовский предприниматель М. В. Асеев был инициатором возведения на территории своей фабрики небольшого приюта для детей, родители которых пострадали на производстве. Ежегодно на содержание его воспитанников выделялось 6 тысяч рублей. На втором этаже приюта была создана домовая церковь во имя Святой Екатерины. Заведовал ей Василий Тихонович Асеев. При церкви существовал хор певчих из рабочих, здесь можно было найти прекрасные иконы и литературу. Вплоть до 1918 года церковь считалась одной из самых лучших домовых церквей в Тамбовском уезде.

К наиболее масштабным проявлениям христианского благочестия и одновременно особой формой храмоздательства тамбовских помещиков следует отнести основание монастырей. В допетровской время открытие монастырей направлялось в начале великими и удельными князьями, позднее царями [192]. В XVIII веке в связи с секуляризационной политикой российских императоров процесс основания новых комплексов сильно затормозился, а часть их обителей и вовсе закрылась [193]. Зато XIX век можно с полным правом назвать ренессансом монастырского храмотворчества.

Заметную роль в образовании новых обителей играли женщины. Рост женского подвижничества в пореформенное время тем необычен, что ничего подобного, в таком количестве и в таких формах, не происходило со стороны мужчин [194] . Количество монахов 1825 по 1914 гг. возросло примерно в пять раз, а численность монахинь в 9 раз. По подсчетам Денисова Л. И. в начале ХХ века на 11 монашествующих женщин в Росси приходилось всего 4 монаха, от чего мужские монастыри запустели, женские процветали [195].

Основным фактором женского подвижничества «было аскетическое движение девиц, стремящихся стать Христовыми невестами (т.е. монахинями), тем самым приносящих девство в дар, в жертву Богу». Данное явление можно назвать подвижничеством, ведь уход, как правило, был связан с переменой образа жизни.

Заметную роль в женском монастырском служении играли тамбовские помещицы. Из 30 женских обителей семь было основано землевладельцами, и, по крайней мере, один (Сезеновский) не без деятельного участия их [196] . Причем шесть монастырей были открыты прямо на территории частных имений. Они «почти идеально подходили под обители, так как уже в наличие был жилой корпус (барский дом), церковь (в большинстве имений она существовала), хозяйственные и дворовые постройки и усадебная земля. Достаточно было обнести все это стеной и внешне монастырь готов» [197].

Помимо духовных причин храмотворчества в помещичьих усадьбах необходимо отметить и сугубо прагматические. Кризис дворянского землевладения после 1861 года не оставлял надежд для ряда помещиков на стабильное и богатое будущее. Остро стоял вопрос не просто о сохранении земли, которая в условиях отмены крепостного труда не приносила больше дохода, а о сохранении своего имения. В этом случае основание монастыря, которому обычно и передавались все земельные угодья, являлось лучшим выходом из ситуации [198].

Процесс появления некоторых обителей имел стихийный характер. Одним из первых на Тамбовщине был открыт Милостиво-Богородицкий монастырь. Еще в 1793 году кадомская купеческая девица Елена Филипповна Рожнова смогла собрать коллектив неравнодушных к монастырской жизни девиц города Кадома. Ей двигало «благочестивое желание посвятить свою жизнь Богу в монастырском уединении», однако как «устроить монастырскую жизнь она не знала».

Помощь в создании общины неожиданно пришла от Кадомского городского общества. Власти с сочувствием отнеслись к «благому начинанию» девушек, способствовали административной и финансовой поддержке. После ходатайства городской Думы в 1797 году, Рязанское Епархиальное Начальство разрешило «открыть при Дмитриевской церкви города Кадома женскую общину с наименованием ее Кадомской богадельней» [199]. Позже община была преобразована в монастырь.

Часть земледельцев лично принимала участие в организации обителей, не только жертвуя имение, но и беря в свои руки администрирование общинами. «Тщанием и иждивением местной землевладелицы баронессы Аделаиды Александровны Фитингоф-Шель» 12-го октября 1898 года была основана Моршанская община Всемилостивого Спаса. Это было автономное образование, направляемое деятельностью самой баронессы. Владелица сама занялась благоустроением общины «главным образом с внутренней стороны». Она управляла бытовой стороной жизни ее населения, занималась «введением насельниц в круг монастырской жизни».

Нормы совместного общежития Фитингоф-Шель обобщила в строгом уставе. Согласно его положению послушницы не могли покидать пределов монастыря. В самую общину и даже в храм совершенно был закрыт доступ для мужского пола [200].

Популярной формой поддержки монастырского подвижничества являлось жертвование земель под хозяйственные нужды монастырей. Таким порядком 17 апреля 1884 года Лебедянский Троицкий монастырь по духовному завещанию благотворителя титулярного советника Луки Алексеевича Федотова получил участок земли, в который входило 53 десятины пашни, 25 десятин мелколесья. Вслед за формальным порядком укрепления новой собственности здесь начались хозяйственные работы. Были построены: горница для смотрителя, изба для рабочих с надворным сараем и рига для молотьбы хлеба [201].

Достаточно распространенной практикой являлась передача земли для монастырей с определенным условием, выполнение которого давало гарантии не ее использование. Так, участок 64 десятин пашни, известный также под именем «Абаносимовой» перешел Тамбовскому Вознесенскому монастырю «по духовному завещанию г-на Абаносимова». Согласно желанию владельца вся отданная им площадь должна быть отдана в арендное содержание. Полученные от операции средства разделались на три части. Одна выдавалась причту за поминовение рода Абаносимовых, другая шла на церковные нужды и третья отдавалась монахиням за поминовение рода Абаносимовых при чтении вечной Псалтири [202].

Большой вклад в монастырское обустройство выделяли купцы. Глубоко верующий человек, тамбовский купец Андрей Михайлович Носов перед смертью завещал участок и капитал для основания мужского монастыря (Носовский Преображенский мужской монастырь). В. М. Аносов внес большие пожертвования на строительство Христорождественского собора, обустройство церкви в Тамбовском Вознесенском женском монастыре. В 1905 году подарил Вознесенскому монастырю 288 десятин земли в Кирсановском уезде.

В 1875 году в Темниковском Рождественско-Богородицком монастыре благодаря «иждивению благотворителя, Темниковского купца Андрея Михайловича Куникеева» началось сооружение кладбищенской церкви во имя Пресвятой Богородицы «Достойно есть». Ее освятили в 1881 году [203].

Связанным с церковным ренессансом явлением можно назвать и развитие художественной культуры, особо сильно проявлявшее себя в новых формах монументальной живописи и иконописи, совершенствовании образцов художественно-ремесленной деятельности.

Постепенное обустройство монастырей, превращала их в самоценные социально-экономические единицы. Их границы расширялись, внутренняя инфраструктура усложнялась, росло население комплексов. В начале ХХ века в Кирсановском Оржевско-Боголюбском монастыре было уже 8 корпусов, в которых проживали послушницы. В местной инфраструктуре находились также трапезная, стряпная, рукодельная, хлебная, живописная, просфорная, ковровая, портная, белошвейная и другие помещения. В 75 верстах от обители в деревне Васильевке Кирсановского уезда располагался принадлежащий монастырю хутор площадью 316 десятин. За жалованье 300 рублей в год им заведовал приказчик, следивший за местным хозяйством [204].

Постепенно расширявшиеся возможности тамбовских церковных комплексов позволяли им содержать свои школы. Тамбовский Знаменский Сухотинский монастырь, который был основан в 1850 году, содержал «школу-приют для девочек сирот, преимущественно из духовного сословия». Новое учебное заведение была открыто в 1870 году в двухэтажном корпусе на территории обители. Первоначально рассчитывалось, что школа на полное содержание примет 10 девочек. Однако в последующем численность воспитанниц была увеличена в два раза.

Аналогичный условия были созданы в Кирсановском Оржевско-Боголюбском монастыре. Там имелся приют для сирот девочек. В 1909 году на полном обеспечении монастыря находилось 30 девочек.

Большую роль в социокультурном пространстве помещичьей усадьбы занимал некрополь. В современных справочных изданиях термин «некрополь» активно используется для обозначения как совокупности захоронений, больших кладбищ, на которых находятся погребения выдающихся людей [205]. В научной литературе под некрополем понимается также совокупность сведений о захоронениях в каком-то определённом месте (при церкви, монастыре, в городе, в какой-то области, государстве) [206].

Изучение отечественных некрополей, как на региональном, так и на общероссийском уровне на сегодня является одной из наиболее динамично развивающихся дисциплин, что даёт основание говорить о формировании целого направления в современной историографии – некрополеведения, носящего междисциплинарный характер и тесно связанного с разработкой проблем в области социальной истории и культурологии. Повышенное внимание к некрополям объясняется уникальностью социокультурного значения данного вида погребений, их тесной взаимосвязью с бытом, как конкретных людей, так и целых социальных групп.

Разработка проблем некрополеведения позволяет полнее характеризовать вопросы духовного состояния и сознания российского общества, механизмы исторической памяти и культурного транслирования. «Память, – отмечал С. О. Шмидт, – основа не только культуры, но и мировосприятия. … [именно] поэтому кладбище (и его состояние) становится для историка источником понимания общественного (и религиозного) сознания и системы символов культуры не только тех лет, когда жили похороненные там люди, но и времени жизни их потомков» [207].

В историографии попытки описания тамбовских некрополей предпринимались неоднократно. До революции эта работа полностью укладывалась в рамки простой фиксации, без какого либо исторического анализа. В 1914 году был подготовлен к изданию первый том «Русского провинциального некрополя» [208] , представляющий собой свод персональных сведений о погребениях 12 губерний Европейской части России. Выходу ещё трёх запланированных томов помешала Первая мировая война. Описанию непосредственно тамбовских некрополей начало было положено в 1904 году, когда по просьбе учёной архивной комиссии А. И. Самоцветов сделал фотографии могильных памятников известных тамбовских жителей. Знаменит также синодальный указ 1908 года, который предписывал зафиксировать надгробные надписи наиболее значимых на Тамбовщине общественных деятелей [209]. В советской историографии тема русского некрополя как отдельно, так и в рамках более общих работ по истории и культуре практически не поднималась. Это было время забвения и разрушения, как отдельных захоронений, так и отдельных кладбищ.

В новейшей историографии проблемы русского некрополя, его судьбы до и после революции 1917 года достаточно обширны и вбирают в себя не один десяток научных трудов [210]. Изучению сугубо тамбовского некрополя много внимания уделяла В. А. Кученкова. В 2000-х гг. ею были собраны и обобщены сведения по местным дворянским погребениям, выявлена специфика городских некрополей Тамбовщины [211]. Однако научный задел Валентины Андреевны так и не был поддержан местными историками и краеведами, в результате чего проблема тамбовского некрополя по-прежнему принадлежит к категории неразработанных.

В настоящее время в связи с ростом интереса к изучению помещичьей усадьбы, её характеристики как социокультурного феномена российской действительности XVIII-XIX веков представляется интересным рассмотрение роли и положения некрополя во внутреннем устройстве дворянской усадьбы и менталитете её владельцев.

Некрополи в имениях земледельцев стали возникать в середине XVIII века. Пространственно, они могли располагаться как внутри, так и рядом с усадебной церковью. В некоторых случаях некрополи были вынесены за пределы имений, компактно располагаясь на сельских кладбищах. При этом внешний облик помещичьих погребений существенно отличался от крестьянских погребений. Современники так охарактеризовали облик типичного крестьянского погоста: «Русское кладбище вообще, а деревенское в особенности, за весьма редкими исключениями, представляет самое печальное зрелище. Небольшой клочок земли где-нибудь за околицей, ничем не огороженный, в беспорядке скученные могилы с обвалившимися насыпями и нередко трещинами чуть не до самого гроба, полусгнившие и покосившиеся надмогильные кресты – вот, в большинстве случаев, вид русского кладбища».

Богатые владельцы устраивали погребения в форме склепов и гробниц, возводили целые мемориальные комплексы. Матильда Кшесинская описывала это следующим образом: «Над склепом отца и деда я выстроила небольшую часовню, стеклянную, а потом, в Стрельне, в Сергиевском монастыре, после кончины матери в 1912 году, я построила ей на кладбище каменную часовню с бронзовыми дверьми работы Хлебникова, часовня была выложена внутри мрамором и украшена мозаикой…» [212].

Фактически, именно склеп характеризовал некрополь средне и крупнопоместного дворянства. На их сооружения тратились огромные средства, в некоторых случаях возникали своеобразные постройки. Игнатий Платонович Закревский увековечил память своего знатного рода строительством уникальной для России пирамиды-часовни. Пирамида имеет высоту 9,5 метра, а сторона основания – 7 метров. Семейный склеп спускался вниз, над ним по сторонам располагались погребальные камеры для последующих захоронений, сверху над ними, в наземной части пирамиды, была сама часовня. Стены её расписали копиями египетских фресок и цитатами из Библии. Алтарь с крестом располагался напротив входной двери. Через удлинённые окна в западной и восточной гранях проходил свет. Справа от входной двери стояла статуя ангела-хранителя. Цоколь пирамиды сделан из тесаного гранита, а грани её – из оштукатуренного местного кирпича, с нанесёнными на него рисунками в виде мозаичных квадратных плит. Вход в пирамиду был обнесён кованой оградой, коваными также были входная дверь и фигурные решётки на окнах. Над дверью располагалось рельефное изображение египетской богини Исиды и православный крест [213].

В имении родя Вяземских Лотарево семейный некрополь находился под алтарной частью церкви. Проект был разработан столичным архитектором М. Месмахером. Сам храм обладал массивной алтарной частью и притвором. Его стены обильно были оформлены декоративной отделкой, на северных и южных фасадах располагались необычной формы кресты высотой в пролет [214].

Глава семьи, как правило, лично участвовал в организации строительных работ, определения внешнего вида и стиля фасада, обустраивал интерьер сооружения. Несколько анекдотичный, но полностью характеризующий данность, эпизод находим в воспоминаниях М. Каменской. Графиня Шувалова, рождённая Шаховская, настолько обожала своего второго мужа графа Адольфа Полье, «что даже с мёртвым не захотела расстаться и похоронила его тут же, около своей усадьбы, в прорытом в горе и отделанном на готический манер гроте. Весь грот, снаружи и внутри, был уставлен тропическими растениями. Плиту над телом покойного мужа графиня всякий день убирала своими руками богатейшими цветами. Но ей этого было мало: так как половину ночи она проводила в гроте, где было темно, ей хотелось украсить так могилу своего Адольфа, чтобы и ночью она поражала своею красотою. И вот графиня придумала для этого такой способ: она стала приказывать деревенским девчонкам и мальчишкам собирать для неё светящихся червячков и, говорят, платила за них по пятиалтынному за штуку... И поползёт живая иллюминация, переливаясь фосфорическим светом, по пальмам, розам и лилиям! А графиня сидит в гроте далеко за полночь, любуется этой картиной, обливается горючими слезами и со своим Адольфом разговаривает…» [215].]

Захоронения мелкой и части среднепоместного дворянства имели куда более скромный вид и чаще всего представляли единичные надгробия. При этом если до середины ХIХ в. большинство памятников выполнялось в виде саркофагов и колонн классического стиля, то в пореформенное время в моду вошли часовня и стела. Как правило, они выполнялись с традиционными для русской культуры декоративными мотивами и характеризовались большим разнообразием в орнаментной отделке [216]. В стиле таких надгробий было много индивидуального, личного, непохожего на другие. Из материалов отдавалось предпочтение камню, бронзе и чугунному литью.

Среди дворянских могил особенно много оказывалось детских погребений. Подобные захоронения отличались скромным архитектурным видом.

Таким образом, личные вкусы и пристрастия дворян чрезвычайно сильно влияли на внешний вид и характер захоронения. В отличие от усадебного дома, который служил своеобразным «лицом» имения, показывая богатство и вкусы его владельцев, некропольные сооружения посещались преимущественно представителями семьи, отчего и архитектура и внутреннее устройство некрополей были наделены «приватным» содержанием.

Важно отметить и то, что дворянские захоронения, имели сакральное значение и служили сохранению памяти о предках. В социальной психологии дворянства воспоминания о давно ушедших представителях рода составляли важную часть менталитета и служили основным фактором самоидентификации и воспроизводства сословных ценностей. Род в понимании дворянства выступал не как синоним ныне живущих, а как череда сменяющихся поколений, объединённой общей исторической памятью. Причем, сознание дворянства сохраняло образ именно идеального предка, на который должен был ориентироваться весь род [217].

В этой связи философ и литератор С. Е. Трубецкой вспоминал: «Отец и мать, деды и бабки, были для нас не только центрами любви непререкаемого авторитета; они были окружены в наших глазах некоторым ореолом, который не знаком новому поколению. Мы, дети, всегда видели, что к нашим родителям, к нашим дедам не только мы сами, но и многие другие люди в первую очередь многочисленные домочадцы, относятся с почтением. Высокий социальный ранг, материальная независимость, иногда значительное богатство – казалось совершенной естественной и неотъемлемой принадлежностью. Наши отцы и деды были в наших глазах и патриархами и семейными монархами, а матери и бабки – семейными царицами, мы прекрасно понимали, что простые дети любят своих родителей, … но у нас было ещё какое-то дополнительное чувство иерархического почтения к нашим родителям и дедам» [218].

Вместе с тем, культивировать данный принцип было достаточно трудно, поэтому транслирование воспоминаний шло выборочно, с сознательным избеганием спорных моментов биографии родителя или с приукрашиванием некоторых неприглядных фактов из их жизни.

«Родовой быт», память о предках, таким образом, поддерживалась семейным воспитанием. Иерархическое почтение уважение к отцу семейства, к матери, и их родителям составляли одну из базовых ценностей данного воспитания. С детства детей приучали к субординации и дисциплине, как в семейном, так и в общественном кругу. Воспитанием семейства занималась мать и приглашённые гувернантки, отец же уделял меньше внимания детям. Во многом такая система гарантировала передачу традиционных ценностей из поколения в поколение в силу хотя бы того, что и сама женщина в дворянских семьях в известной мере была не свободна, подчиняясь традиционным семейным порядкам и устоям.

Система перечисленных ценностей являлась базовой для дворянского сословия на протяжении большей части XVIII – первой половины XIX века. В пореформенное же время, система внутрисемейных отношений, сам менталитет сословия, его представления о жизни подверглись некоторым изменениям. Социальная и экономическая модернизация России во второй половине XIX века изменила дворянский быт и стала причиной более прохладного отношения высшего сословия к памяти о предках. Как отмечает исследователь А. М. Фокин в столетии XVIII: «Дворянский круг знал семейную старину гораздо глубже и понимал её подробнее, отчётливей и крепче» по сравнению с XIX веком [219].

В условиях активного обезземеливания дворянства конце XIX – начала ХХ века, острого кризиса благосостояния и невозможности поддерживать дворянский быт дворянство вынуждено было жертвовать своими имениями, оставлять родовые гнёзда и могилы предков. Многие усадьбы переходят в руки купцов, налаживающих здесь экономическую деятельность или попросту разоряя усадьбу, используя земельную площадь для сдачи в аренду.

Кроме того, проникновение западноевропейского рационализма, стремление увеличить доходность своих имений, формирование новой, предпринимательской идеологии у тех редких дворян, кто всё же остался на земле, обесценил сопричастность своих имений и традиций родового быта. Богатое дворянство всё чаще стало выбирать урбанизированный быт, стремясь переехать в города, и удалённо, при помощи приказчиков, управлять жизнью своих имений. Экономика поместий, их хозяйственное значение становится важнее того социокультурного значения, который несла в себе дворянская усадьба. Классическая литература второй половины XIX века с чрезвычайной точностью зафиксировала этот процесс. Образ П. Адуева, успешного дельца и предпринимателя из «Обыкновенной истории» И. А. Гончарова, здесь весьма показателен. Перебравшись в город, и «он сам, нашедший себе дорогу» в жизни, Адуев порвал связь со своим имением, перевёл его в подчинение наёмных служащих и довольствовался тем доходом, которое оно приносило [220].

Трансформация дворянского имения в капиталистическую экономию в результате тяжело отразилось на состоянии помещичьего хозяйства. К началу ХХ века фонд дворянских земель на Тамбовщине сократился практически вдвое [221]. В совокупности, дворянство потеряло несколько сотен имений, многие из которых были в последующем заброшены, развалены и навсегда забыты.

Какое же отношение имела проблема экономической стагнации дворянского сословия к вопросу роли и положения некрополя в дворянских усадьбах? С точки зрения условий существования некрополей в имениях – самое непосредственное. Некрополь как важнейшая составная часть дворянского поместья погибал вместе с ним. Хозяйственная несостоятельность владельцев имений стала, таким образом, первым ударом по тамбовским дворянским захоронениям.

Второй удар по некрополям в русской усадьбе нанесла революция. Русский бунт 1905 года перевернул представления дворянства о социальном порядке в стране.

Причинами аграрного движения стал острый экономический кризис общинного землевладения, обусловленный аграрным перенаселением и нехваткой земельных площадей в собственности у крестьян. Требование дополнительного земельного наделения из фондов частновладельческих экономий было, по мнению русского пахаря, актом справедливости, стремлением разделить землю по степени производственной необходимости и прилагаемому к ней труду. В этой связи разграбление дворянских усадеб следует трактовать как неосознанное, попутно, обусловленное враждой к местным помещикам. При этом элементы «религиозной» инфраструктуры имения: дворянские церкви и склепы, в погромах практически не пострадали.

Но настоящим потрясением для высшего сословия стало крушение монархии и Октябрьская революция 1917 года. Те «ужасные дни, когда с каждою зарей [появлялись] новые известия, о выселениях, ограблениях, арестах, расстрелах» дворянство восприняло как катастрофу. «То было время, когда царствовали шинель и семечки…», – писал об этом времени С. Волконский [222].

Установившаяся диктатура большевиков относила дворянство к разряду классовых врагов, а их родовые гнёзда – к «культурным ценностям». Первые должны были быть искоренены, вторые – национализированы. Дворянство ликвидировалось как социальная группа, характеризующие её ментальные установки объявлялись зловредными.

Об издевательствах над отдельными представителями бывшего сословия в городе Тамбове вспоминал С. Волконский: «В доме Александры Николаевны Нарышкиной жили: старушка Воейкова, та, чей дом был занят контрревом, и старик, князь Челокаев, давнишний и последний тамбовский предводитель дворянства. Этим трём было за восемьдесят лет каждому. Старушка Воейкова, кажется, умерла своей смертью. К Челокаеву пришли, чтобы вести его на расстрел. Старик сказал, что не пойдёт: … Его оставили, но взяли со стола его золотые часы… Старуха Нарышкина, бывшая статс-дама, богатая основательница Нарышкинского общежития в Тамбове, избежала «человеческого суда»: по дороге на расстрел … у неё сделался разрыв сердца» [223].

Ликвидация и разграбление имений стали настоящим символом семнадцатого года. Накопившиеся социальные противоречия, острый земельный кризис, общая трансформация сознания крестьянства, повышение уровня его политической грамотности, а также успехи антимонархической пропаганды способствовали аграрным беспорядкам и разрушениям родовых гнёзд. В имениях, особенно крупных, стало небезопасно. Характерный эпизод из воспоминаний того времени: «В … усадьбе бывшего генерала Бунина, где жила его дочь с мужем, убили мужа и, заставив жену молиться перед смертью, выстрелили ей в плечо» [224].

Советская власть принесла в российскую провинцию всеобщее огосударствление. Многие из красивейших имений Тамбовщины были перестроены, адаптированы под производственные нужды. Барские усадьбы оказывались пригодными под жилые дома или дома отдыха, сельскохозяйственный инвентарь, и бытовая утварь раздавалась окрестным крестьянам. Уже в первый год после революции, в имении Петрово-Соловово активно принимали приезжающих со всей страны пролетарских детей. Хозяйственная инфраструктура одного из крупнейших на Тамбовщине Ново-Покровского имения стала производственной основой развернувшегося в дальнейшем колхозного строительства.

Однако если барские дома и хозяйственные строения вполне успешно проходили процедуру постреволюционной реструктуризации, то погребальным строениям, дворянским церквям в этом процессе места уже не находилось. Религиозная нетерпимость новой власти отвергала необходимость сохранения подобных строений. Большевикам было важно искоренить всё характеризующее их классового врага. В этом отношении, дворянским некрополям, выполняющим роль микрокосма имения и транслятора памяти о давно ушедших поколениях, суждено было быть уничтоженными первыми. Полному разгрому после революции подвергся некрополь Загряжских в имении Знаменском – Кариан. Разрушенными оказались некрополи рода Сатиных, Рахманиновых, Боратынских и других [225]. Многие из мраморных и гранитных плит надгробий были использованы в качестве строительного материала для нужд народного хозяйства [226].

Утрата дворянством их имений, местных некрополей, таким образом, обуславливались остротой социального конфликта, разворачивающимся в постимперской России, и носили стихийный характер. При этом следует отметить, что причиной разрушения некрополей служила и обратная сторона состоятельности некоторых дворянских родов. Слухи о закрытых бывшими помещиками сокровищах способствовали осквернению ряда семейных усыпальниц. Таким образом, навсегда был утерян прах владельцев Чичеринского имения, в 30-х годах ХХ века в поисках мифических сокровищ было вскрыто и надгробие графа Петрово-Соловово в Инжавинском районе.

Таким образом, дворянский некрополь был сформирован как отражение специфических условий жизни и быта высшего сословия, выражал их миропонимание и менталитет. Он являлся важной составной частью патриархального быта дворянства, представляя одну из форм сохранения памяти о предках. Выступая важной составной часть дворянской усадьбы, некрополь сильно был подвержен тем изменениям, которые происходили с родовыми гнёздами и их владельцами в пореформенное время. Причины их разрушения следует искать в совокупности экономических и социальных причин. И если упадок дворянских усадеб, острый кризис дворянского помещичьего хозяйствования был началом забвения дворянского некрополя, то социальный взрыв 1905 и 1917 гг. фактически довершили этот процесс.

ПРИМЕЧАНИЯ

185. Будюкин, Д. А. Храмоздательство и места погребения дворян кожиных: трансформация оммеморативных практик в XVII‒XIX вв. // Вестник ПСТГУ. – 2015. – Вып. 5 (66) . – С. 23.

186. Дворянская и купеческая сельская усадьба в России ХVI-ХХ в.в. : Историч. очерки / Я.Е. Водарский, Л.В. Иванова, Э.Г. Истомина . – Москва : Едиториал УРСС, 2001С. 273.

187. Волоснов, Р. Ю.Сельское деревянное культовое зодчество Алтая в конце XIX - первой трети XX веков : диссертация ... кандидата искусствоведения : 17.00.04. - Барнаул, 2009. – 217 с.

188. Позднякова, И. Ю. Церковная архитектура Тамбовской епархии в синодальный период (традиция строительства по образцу) : автореф. дис. на соиск. учен. степ. к. арх. : специальность 05.23.20. – Москва, 2011.

189. Котова, Г. К.Старая Ольшанка // URL: http://shapkino.ru/chitalnya/208/4177-1338 (дата обращения: 31.07.2016).

190. Котова, Г. К.Старая Ольшанка // URL: http://shapkino.ru/chitalnya/208/4177-1338 (дата обращения: 31.07.2016).

191. Позднякова, И. Ю. Церковная архитектура Тамбовской епархии в синодальный период (традиция строительства по образцу) : автореф. дис. на соиск. учен. степ. к. арх. : специальность 05.23.20. – Москва, 2011.

192. Будюкин, Д. А. Храмоздательство и места погребения дворян кожиных: трансформация оммеморативных практик в XVII‒XIX вв. // Вестник ПСТГУ. – 2015. – Вып. 5 (66) . – С. 39

193. Зверинский, В. В. Материал для историко-топографического исследования о православных монастырях в Российской империи. – Санкт-Петербург : Синодальная типография., 1897. – Т. 3. Монастыри закрытые до царствования Императрицы Екатерины II. – 259 с.

194. Кириченко, О. В. Женское православное подвижничество в России (XIX - середина XX века). – Москва : Издательство Свято-Алексиевской пустыни, 2010. – 640 с.

195. Денисов, Л. В. Православные монастыри Российской империи. – Москва : Издание А.Д. Ступина, 1908. – 10 с.

196. Левин Ю. Тамбовские монастыри в Синодальное время // URL: http://www.tambovdoc.ru/issledovaniya/lektsii-po-istorii-eparhii/tambovskie-monastyiri-v-sinodalnoe-vremya.php (дата обращения: 31.07.2016).

197. Левин Ю. Тамбовские монастыри в Синодальное время // URL: http://www.tambovdoc.ru/issledovaniya/lektsii-po-istorii-eparhii/tambovskie-monastyiri-v-sinodalnoe-vremya.php (дата обращения: 31.07.2016).

198. Левин Ю. Тамбовские монастыри в Синодальное время // URL: http://www.tambovdoc.ru/issledovaniya/lektsii-po-istorii-eparhii/tambovskie-monastyiri-v-sinodalnoe-vremya.php (дата обращения: 31.07.2016).

199. Историко-статистическое описание Тамбовской епархии / изд. канц. Тамб. Духов. Консистории под ред. А. Е. Андриевского. – Тамбов, 1911. – С. 826.

200. Историко-статистическое описание Тамбовской епархии / изд. канц. Тамб. Духов. Консистории под ред. А. Е. Андриевского. – Тамбов, 1911. – С. 838.

201. Историко-статистическое описание Тамбовской епархии / изд. канц. Тамб. Духов. Консистории под ред. А. Е. Андриевского. – Тамбов, 1911. – С. 813.

202. Историко-статистическое описание Тамбовской епархии / изд. канц. Тамб. Духов. Консистории под ред. А. Е. Андриевского. – Тамбов, 1911. – С. 855.

203. Историко-статистическое описание Тамбовской епархии / изд. канц. Тамб. Духов. Консистории под ред. А. Е. Андриевского. – Тамбов, 1911. – С. 825.

204. Историко-статистическое описание Тамбовской епархии / изд. канц. Тамб. Духов. Консистории под ред. А. Е. Андриевского. – Тамбов, 1911. – С. 871.

205. Словарь русского языка / сост. С.И.Ожегов. – Москва : 1953. – С. 360.

206. Сайтов, В. И. Петербургский некрополь. – Санкт-Петербург, 1912-1913. – T. I-IV.

207. Шмидт, С. О. Исторический некрополь в системе культуры России // Московский некрополь: история, археология, искусство, охрана. – М., 1991. – С. 11.

208. Русский провинциальный некрополь / Сост. В. В. Шереметевский. Репринтное издание 1914 г. – Санкт-Петербург, 2006. – 1028 с.

209. Кученкова, В. А. Усадьбы Тамбовской губернии . – Тамбов: Пролет. светоч, 2010. – С. 375.

210. Комарова, И. И. Источники литературы по провинциальным некрополям // Московский некрополь: история, археология, искусство, охрана. – Москва, 1991. – С.68-72.

211. Кученкова, В. А. Усадьбы Тамбовской губернии . – Тамбов: Пролет. светоч, 2010. – С. 375.

212. Кшесинская М. Воспоминания. URL: http://www.e-reading.mobi/chapter.php/138394/28/Kshesinskaya_-_Vospominaniya.html (дата обращения: 31.07.2013).

213. Гончар, В. Березовая Рудка – жемчужина Полтавщины // Наше Наследие. – № 105. – 2013.

214. Кученкова, В. А. Усадьбы Тамбовской губернии . – Тамбов: Пролет. светоч, 2010. – С. 126.

215. Каменская, М. Воспоминания. – Москва , 1991. – С. 153-154

216. Подробнее смотри: Кошварь И. Тульский некрополь: надгробные памятники конца XVIII-начала XX вв. // URL: http://tulalmanac.blogspot.ru/2011/07/xviii-xx.html (дата обращения: 31.07.2013).

217. Аграрные традиции и новации в дореформенной России : Центрально-нечерноземные губернии /С. А. Козлов ; Отв. ред. А. В. Семенова ; Российская академия наук. Институт российской истории. – Москва: Росспэн, 2002. – 560 с.

218. Баринова, Е. П. Российское дворянство в начале XX века: экономический статус и социокультурный облик. – Москва : РОССПЭН, 2008. – С. 68.

219. Козлов, С. А. Аграрные традиции и новации в дореформенной России : Центрально-нечерноземные губернии / Отв. ред. А. В. Семенова ; Российская академия наук. Институт российской истории. – Москва: Росспэн, 2002. – С. 60.

220. Гончаров, И. Обыкновенная история. – Москва, 2000.

221. Земельный кредит, помещичье землевладение и хозяйство в начале ХХ века // Проблемы источниковедения и историографии: материалы II науч. чтений памяти акад. И.Д. Ковальченко, 30 нояб.- 1 дек. 1998 г./ Отв. ред. Сергей Павлович Карпов. – Москва, 2000. – С. 201-221,

222. Волконский С. М. Воспоминания. // URL: http://www.community.livejournal.com/ musei_kino/424668.html (дата обращения: 31.07.2013).

223. Волконский С. М. Воспоминания. // URL: http://www.community.livejournal.com/ musei_kino/424668.html (дата обращения: 31.07.2013).

224. Волконский С. М. Воспоминания. // URL: http://www.community.livejournal.com/ musei_kino/424668.html (дата обращения: 31.07.2013).

225. Кученкова, В. А. Усадьбы Тамбовской губернии . – Тамбов: Пролет. светоч, 2010. – С. 126.

226. ГАТО. Ф. Р-6. Оп. 1. Д. 396.